Интерпретация
Итоговая выставка 2021
Тема резиденции 2021 года — «Интерпретация» — напрашивается сама собой. Она формулируется из необходимости расшифровать немой предмет, который хоть и существует до сих пор в «дачной» среде, но не используется. Это состояние немоты часто встречается и в искусстве. Оно может инициироваться самим автором или стать неизбежным исходом, проявиться однажды или навсегда закрепиться за объектом. Интерпретируя мы даем предмету голос, восстанавливаем дар речи и помогаем быть полезным.
*в пространстве дачи сохранились дореволюционные и советские предметы быта,
следы производства вышневолоцкой текстильной фабрики и другие артефакты,
которые сегодня стали немой декорацией места*
Кураторы летней арт-резиденции «Дача Рябушинских»
Анна Леготина и Мари Сокол
ВАСИЛИСА ЛЕБЕДЕВА
«ОХРАНЯЮЩАЯ ВЕТОШЬ»
скульптура
Свою мягкую скульптуру «Охраняющая ветошь» художница Василиса Лебедева комментирует так: «скульптура в форме двухголового Льва сплавляет в себе образ двух Львов Дачи Рябушинского, предположительно авторства Кекушева – Львов, встречающих у входных дверей, и Львов, нападающих с чёрного входа на дом. Оригинальные скульптуры в советский период украли и переставили на площадь города, а дом претерпел разграбление и преобразование, став коммунальной квартирой и инкубаторной станцией. А в наши дни должен был и вовсе быть снесённым управой города. Но дом выжил и реставрируется. Помогла ли в этом сила Львов? Может быть, им нужно было сразу нападать? Ведь захватчики пришли именно с главного входа?
Я создаю химеру – в своей форме соединяющую благородную статику с готовностью к защите и отстаиванию своих границ, в этом и история дома, и моя позиция.
Для работы был выбран текстиль как проводник эпох. Бархат и парча 20-х годов прошлого века в обшивке комнат, хлопок текстильных мануфактур Рябушинского, цветной ситец советской моды и современные неоновые полиэстры эпохи, готовой сжечь дотла наследие прошлого. Переработанный материал – ветошь – стала символом смеси всех эпох, прошедших через дом, которые он впитал и пережил».
ЕКАТЕРИНА ВАСИЛЬЕВА
«ГЕНИЙ ДАЧИ»
инсталляция
Инсталляция Екатерины Васильевой получила название «Гений места». Так в древнеримской культуре называли духов-покровителей территории дома, семьи или человека, хранителей памятных предметов. Гений места, ведающий вверенной ему усадьбой Рябушинских, по мнению Екатерины Васильевой, не просто некий условный дух, хранящий локус и его обитателей, но дух в прямом смысле слова олицетворенный. И его «лицо» – это сохранившиеся метки нескольких эпох: фрагменты интерьера, обрывки газет, фотографий, воспоминаний. Из этих найденных деталей художница по кусочкам, послойно создает изображение гения места. Она использует технику коллажа, которая оказалась удивительно созвучной фрагментарности и обрывочности хранимых на даче образов. Такой метод, как будто имитирует сам ход истории, накладывая изобразительные слои друг на друга, через предмет или его фотографию совмещая разные эпохи.
Инструкция для создания портрета «гения места»:
возьмите небольшой кусок дома – он станет вашим «холстом»;
найдите предметы или вещи, которые выражают дух места;
сфотографируйте фрагменты интерьера, образцы орнаментов на обоях или шторах, кухонную утварь, мебель;
распечатайте получившиеся изображения;
найдите им место на поверхности «холста»
P.S. разбитое зеркало, помещенное напротив, станет вместилищем изображенного духа и не позволит ему покинуть это место.
Работа Ксении Попаренко «"Писала 25/5-63" Пишу 27/7-21» построена вокруг двух писем – первое найдено в одной из комнат Дачи Рябушинского, где в советские годы были коммунальные квартиры, второе написано художницей во время резиденции в этом доме.
Резидентка оставляет авторский комментарий: «"Писала 25/5-63" Пишу 27/7-21» – видео-документация спектакля, где камера становится и зрителем, и одним из действующих лиц. В данной работе исследуется тема отчужденности – истории людей, покидающих дома, и дом, покинутый жителями, сам спектакль является точкой встречи героинь и дома. Во время спектакля перформер одновременно и контролирует взгляд зрителя, и в тоже время пускает его в свое интимное пространство, открывая свою уязвимость под взглядом камеры».
Артерия города – река Цна.
Вдох – выдох.
Шесть дней ей дышит фабрика, один – баня.
Вода – холодная, горячая. Тазы. Мыло. Тела.
Гул переливаний и хлёсткие веники
по уставшему телу.
Артериальное давление повысилось.
Сердце качает миллилитры.
Кожа становится наливной и упругой. Обнаженные тела – голые разговоры.
Водную артерию, сопя, качает насос.
Вдох – выдох.
Днём вдох забора, ночью выдох слива в реку.
Василиса Лебедева
ЕВГЕНИЯ ПАНИНА
«КОСТЬ РУССКОГО МОДЕРНА»
объект
Легкий элегантный объект Евгении Паниной «Кость русского модерна» – во всех отношениях визуально прекрасен, и при этом поднимает острую социальную проблему и провоцирует неоднозначные суждения о положении искусства в обществе.
Кость как часть эндоскелета, благодаря которому организм существует. Кость как останки артефактов прошлого. Кость как часть общего «тела», цельность которого уже утрачена.
Русский модерн, по утверждению Евгении Паниной, стал для усадьбы своеобразным щитом, охранной грамотой, спасшей место. Но также за этим щитом прячутся воспоминания о сотнях и тысячах людей, сгинувших на производствах и пострадавших в бесконечных стачках начала ХХ века, трясших предреволюционную Россию. И каждая из этих стачек (в Вышнем Волочке такой эпизод произошел в 1905 году) иллюстрировала невозможность человеческого существования в условиях капиталистического производства.
Идея неоднозначности «стиля прекрасной эпохи» обнажает и неоднозначность представителей семьи Рябушинских – меценатов и заводчиков – людей, страстно поддерживающих искусство и художников, с одной стороны, и отчужденных от проблем работников фабрики, с другой.
Работа Юлии Шалыгиной «Опыт проживания момента» является частью одноименной серии, где рассматривается связь виртуальности и реальности. В ней Юлия обнаруживает новые пути миграции, ментального перемещения. Автор проживала его с помощью виртуальных карт, где скользила по улицам родного Красноярска и на панорамах выхватывала случайные мгновения, зафиксированные машиной Google-maps. Бесстрастная камера не искала эффектный ракурс или «красивый» кадр, она снимала случайную повседневность с визуальными и цветовыми искажениями, размытыми фигурами людей, собаками и пустырями.
Участие Юлии в летней арт-резиденции «Дача Рябушинских» в силу ряда причин оказалось возможным только онлайн. Так, родилась идея о продолжении серии, но уже в новых обстоятельствах. Работа, созданная для нашего проекта, остаётся своеобразным путешествием, поиском «нужного» момента и места, проживанием его. Таким моментом-местом стал зимний вид на реку Цна, где google-технология соединила два сезона и летние краски вошли в зимний пейзаж. Человек никогда не сможет увидеть вживую берег таким, этот момент прожить можно только онлайн.
АРТ-ГРУППА «ХОЧУ БЫТЬ СОКОВЫМ»
«БОЛЬШЕ ЛЬВОВ»
объекты
Одним из давних друзей резиденции «Дача Рябушинских» стала арт-группа «Хочу быть Соковым», которая не пропускает события проекта. На этот раз художницы делали серию объектов «Больше львов». Авторы комментируют: «Порой культурное наследие спасает миф, непроверенная легенда, опутывающая объект и как будто придающая ему бóльший вес. Конечно, это не так, но подстраховаться не помешает. Надеюсь, вместе с увеличением количества львов (или Львов) охранный статус усадьбы будет всё более легитимным и дающим бесконечную поддержку»
Текст «Интерпретация резиденции» – это нерв проекта этого года, сторонний взгляд, цепко уловивший интонацию происходящего действа. Этот взгляд изнутри, кажется, как никогда точно выражает саму суть «Дачи Рябушинских», да и резиденциальных практик в целом. В честном монологе о себе вдруг обнаруживаются диалоги с чужими, другими и другим в себе. А «интерпретация резиденции» предстаёт слепком момента и места, сгустком чувств, эмоций и конфликтов, столь необходимых, по заверению автора, в искусстве.
ЯН СИЛАНТЬЕВ
«ИНТЕРПРЕТАЦИЯ РЕЗИДЕНЦИИ»
cайт-специфик текст // развернуть >>>
Что должно быть в резиденции, чтобы в ней мог работать художник?
Западный опыт говорит: художнику, особенно постсоветскому, для того, чтобы работать, нужен архитектурный ансамбль, подобающий человеческому достоинству ремонт, плед, кресло, кофе, какао, батарея, большое красивое окно, шаговая доступность всех благ цивилизации, включая эко-супермаркет, художественный и естественнонаучный музей, правильный воздухоотвод в мастерской, кухня с духовкой, стол для приема гостей, замок на двери, звукоизоляция, ваза со свежесрезанными тепличными цветами, правильное питание, work-life balance, собеседники из смежных дисциплин в строго определенное время, ортопедический матрас, два рабочих стола, бюджет на материальные расходы, бесплатный проездной, домашняя библиотека, ежедневный моцион, склад сменного белья, гора подушек, антикварная рекамье, разноперая посуда, хранящая воспоминания о предыдущих резидентах, с запасом на двадцать человек, бокалы-рёмеры, поджидающее нового резидента вино в холодильнике, вай-фай, заботливый хозяин.
Что должно быть в резиденции, чтобы в ней мог работать художник?
Отечественный опыт говорит: художнику, особенно постсоветскому, для того, чтобы работать, не нужны даже канализация и водопровод. Не нужны стол, дверь, кровать, матрас, мольберт, и даже материалы не особо нужны, он их найдет. Ему нужна анархическая коммуна, вазочка с вишенкой и дятлом долбящий по издающей звонкий тук-тук голове куратор.
Я еду в резиденцию спустя пять дней после предыдущей трехмесячной. Я не успел пообедать с семьей, сдать отчет, увидеться с теми, с кем должен был; меня все еще потрясывает после возвращения в реальность, из которой, чтобы выжить и продолжить работать, пришлось уехать, и теперь в ней потрясывает еще больше; я понимаю, что это бегство. «Да ну, вот как раз отдохнешь, сменишь обстановку, тебя отпустит, – говорят некоторые, с которыми я это откровенно обсуждаю. – Придешь к себе». – «К какому нахрен себе, – говорю я. – Знаю я, к чему я там приду. И кого найду. Прекрасно я знаю». Я же честный с собой человек. Я от этого и убегаю – в коммуну.
Они туда все понабежали или от, или в поисках. В конечном итоге это одно и то же: попытка бороться с недостаточностью себя. В конечном итоге всем нам нужно одно и то же: человеку нужна система. Даст резиденция ответ или нет, удовлетворит ли она ожидания, предсказать невозможно, зато можно предсказать, что ничего, кроме себя, в ней найти невозможно – это не бесхозный объект, а пустое вмещающее в себя пространство. Вместив в эту пустоту себя, ты рано или поздно на него и натолкнешься. То, куда тебе идти, зависит от того, куда тебе надо попасть. А разве интересно играть в крикет, если исход игры известен заранее?
Коммуна вытягивает и вывозит. Невольно концентрируясь на других, забываешь о себе. Всегда есть с кем поплакать, потому что все здесь случайные попутчики, а эффект случайного попутчика – незамутненное откровение, – единственное спасение нынешнего цивилизованного человека, то есть хомо муравейникус. И одновременно коммуна страшно расслабляет – это цепная реакция: стоит одному улечься без дела отдохнуть – к нему тут же укладываются все. Один пошёл попить чай – потянулась кавалькада. Один психанул и уехал – другие в панике и думают менять билеты. Художники цепляются друг за друга в экзистенциальном одиночестве. Ты видишь, как мимо тебя постоянно кочует этот паровозик из детской игры, постоянно вопрошая, а что же ты не идешь пить чай, и волей-неволей цепляешься к нему одним из вагончиков. Это тоже вывозит. Так замыкается круг.
Это моя шестая резиденция. Опыт предыдущих был разный, с коммунами и без. Литературная коммуна – совсем не то же самое, что художественная. Ворпсведское сосуществование одних и других кануло в столетнюю Лету, да и тогда уже оно было далеко небеспроблемным; просто это два разных модуса работы. Литературная коммуна все время толчется вместе на кухне, печет некий общий хлеб и постоянно кормит друг друга цитатами, ссылками и восторгом от того, что только что сам впитал, проработал, прочел, изложил. Потом дружно расходится работать, молча свидетельствуя друг другу о вреде прокрастинации. Или не молча, а задавая задерживающимся изумленный вопрос: «А ты, творческий, почему не идешь творчествовать?». У всех сроки, у всех листаж. Потом ввечеру толчется опять и сверяет прогресс.
Художественная коммуна, сталкиваясь вместе, начинает производить конфликт. Это ее естественный внутренний продукт. Нет конфликта – нет искусства. Она выталкивает из себя кого-нибудь, и тот обиженно отправляется творить. Дедушка Фрейд ухмыляется в бороду и бормочет о сублимации. Обидеть художника может все, что угодно – не удовлетворяющий творческий голод музей, раздражающий сосед, неправильно растущий пейзаж: это все личное оскорбление творческого воображения. Обиженное воображение выдает из себя фрагментик идеального мира: вот, смотрите, как должно было быть. Он называется искусством. Сроков у художника нет, даже если они есть у резиденции. Искусство – оно не появляется на свет согласно штатному расписанию. Оставшиеся необиженные лежат в траве. Они не прокрастинируют, они наращивают ресурс.
В резиденции смешанного типа осознание себя творцом приходит медленно и непросто. Ты не априори такой же, как все; ты какой-то другой. Они тут все избранные художники, а ты со своими буковками. Смотришь на них и молчишь, потому что ты не входишь в их ритм. Вчера вечером они все ныли, что они не в ресурсе и весь день не могли работать, сегодня они уже полдня лежат в траве, по-прежнему не в ресурсе, но зато счастливы. А у тебя сроки и листаж. Тебе поспать хочется, а некогда и нельзя. В то же время ты какой-то ремесленник: у них у всех процесс, а у тебя долг. Ты молчишь. Но после трех месяцев молчания в предыдущей резиденции как-то уже легче: ты знаешь, что, отмолчав свое, ты все же что-то произведешь и будешь иметь реальные основания считать себя продуктивным. И перестанешь мучиться совестью одновременно за те разы, когда на предложение «Пошли на пляж» ответил «Не могу, у меня сроки» и за те, когда на «Ты ведь не пойдешь на пляж, у тебя сроки?» ответил «Да ну эти сроки, в конце концов, они все равно уже прошли, пройдут и еще на пару часов». Один раз это пройдя и узнав, что в конце не ждет ничего ужасного, относишься к себе спокойнее. Они там все лежат, ссорятся, опутывают окружающее пространство материалом; ты сидишь особнячком, молчишь и творчествуешь. Тебе хорошо: наконец-то ты такой же, как все, при том, что совсем другой.
«Ой, как ты быстро пишешь, – непременно подойдет и скажет тебе кто-то из местных. – Вот, наверное, Путин будет говорить – ты за ним все записать сможешь?» В образе монархических местных резиденция непременно прорастает в твою работу и становится ее частью, про что бы работа ни была. Пространство интервенирует в художника.
Я сижу, пью чай и грызу себя, глядя в пейзаж. Грызу, что не работаю, но на самом деле работаю – мне не хватает для текста какого-то куска, который все соберет. Я снова перерабатываю мысли, ехавшие со мной в поезде, где я тоже себя грыз. Я невкусный: у меня много сложного содержимого. И тем не менее, в нем находится запеченный боб: проживая ощущение, что со мной до определенного момента никогда не случалось хорошего, я усиленно вспоминал, случалось ли оно на самом деле, и вспомнил. Случалось, и оказывается, в последний раз всего-навсего году в 2017. С тех пор я успел забыть, что меня можно любить, а тогда меня это не удивляло. Как ни странно, я все-таки нашёл, хоть и не искал, и именно себя, несмотря на броуновское движение. Бродил мысленным квестом по викторианского ужаса заброшенному дому и среди всего его занимательного наполнения пришёл ожидаемо к тому, что в него поместил – к себе, но уже на другом уровне.
В текстах франкфуртской школы «прийти к себе в чем-то» значит «обрести совершенное воплощение».
Резиденция – это инкубатор. В историческом смысле, потому что мы, цыпочки, сидим тут в бывшей инкубаторной станции. В буквальном смысле, потому что высиживаем и вылупляем свое что-то. Даже если художник просто сидит, оно внутри все равно высиживается. И в искусствоведческом, потому что после галереи «Белый куб» любая попытка соврискового куратора что-то выстроить и вписать – это так или иначе попытка вкубировать объекты в пространство, даже если пространство совсем не кубическое и сопротивляется. Дача сопротивляется. Куратор пыхтит и страдает.
Резиденция – это место любви. Мы едем сюда, чтобы это открыть. Когда вы приходите сюда на выставку, вы нас любите. Даже если потом ненавидите или испытываете раздражение или отчаяние. Сперва вы пришли, а прийти – это уже акт любви. Особенно со стороны незнакомого, а потому объективного человека.
Меня можно любить. В том числе и как художника.
.
Автор благодарит за инсайты берлинскую медиевистку, лучшего на свете пандатерапевта и сияющую неизвестность.
Я.С., июль 2021
МИХАИЛ МАКСИМОВ
«ЗАКОЛОЧЕННЫЙ ДОМ»
реди-мейд, апроприация
Михаил Максимов для итоговой выставки апроприировал фрагмент декораций, сделанных съемочной группой фильма «Кукольник» (этим летом площадка усадьбы стала местом съемок хоррора, но об этом позже). Его работа «Заколоченный дом» – это ситуация, которую художник комментирует: «Первый слой.
Усадьба Рябушинских, находящаяся в состоянии реставрации заперта, а ее глаза-окна, забиты досками. Декоративная разница между модернистскими наличниками и досками создаёт когнитивную щель в осознании роли и смысла реставрации.
Второй слой.
Во время нашего пребывания, дом был арендован кинокомпанией, которая изменила внешний облик исторической постройки, исходя из сценария своего кинопроекта. Таким образом, усадьба зарабатывает средства на свою реставрацию, приводя себя внешне в ещё более печальное состояние. В своем произведении я апроприирую работу кинобутафоров по изменению здания, проблематизируя также вопрос политики реставрации».
МАРИ СОКОЛ
«ARTE COVERA»
инсталляция
Образ куска ткани, который выплескивается из особняка, впервые возник у Мари Сокол в 2019 году во время первого знакомства с резиденцией и «дачным» пространством. Отсылая отчасти к знаменитой лестнице из московского особняка
Рябушинских с вздымающейся пеной, бархатная ткань, по замыслу автора должна быть покрыта полевыми цветами и представать то ли шлейфом королевского платья, то ли оставленным кем-то
следом.
Вместе с тем, созданная спустя два года работа является оммажем художнице Ромен Брукс, в частности её картине 1912 года «Женщина с цветами. Весна», где платье преображается покровом и становится чуть ли не главным персонажем действа. Означает ли этот покров защиту? Он явно стремится за пределы полотна, как ткань на даче Рябушинских стремиться вылиться наружу.
Работы представленные на выставке, так же можно посмотреть на странице Арт-резиденция “Дача Рябушинских” в Facebook
Также Вы можете написать письмо на почту artdachar@gmail.com и поддержать таким образом, традиции эпистолярного жанра.
P.S. Мы всегда рады пожертвованиям любого размера, а также поддержке культурных институций и других организаций, трепетно любящих искусство и желающих поддержать нашу инициативу. В свою очередь, мы найдем способ отблагодарить Вас не только теплой дружбой и добрыми словами.